Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]

И вот в ясный январский день мы, расковыряв смерзшийся снег, подняли железную решетку спускного колодца на Ильинке и опустили туда лестницу. Из отверстия валил зловонный пар; столб его сразу же сделался видимым на морозном воздухе. Прохожие с удивлением оглядывались на нас и, почуяв гадкое амбре клоаки, кривились и старались поскорее миновать это место. Федя-водопроводчик полез первый; отверстие, и без того узкое, было еще теснее из-за образовавшейся грязнейшей наледи. Поняв, что я, человек грузный, широкий в плечах, могу не пройти в лаз, Федя принялся обкалывать наледь короткой пешней. Закончив, он спустился; послышалось хлюпанье воды и голос как из склепа:

– Лезь, что ли!

Я подтянул выше охотничьи сапоги, застегнул на все пуговицы кожаный пиджак – амуниция, с успехом опробованная в двух предыдущих вылазках в клоаку, – и стал спускаться. Приходилось крепко хвататься за ступеньки лестницы, и даже сквозь плотные перчатки они сильно холодили руки. Под землей неожиданно оказалось теплее, чем на свежем воздухе; Федя пояснил, что это из-за испарений, поднимающихся от гниющих стоков. Кое-где на стенах колодца повыше пятна влаги и потеки были подернуты ледяной коркой; однако других признаков зимы я не заметил, мгновенно вспотев в своей теплой кожаной амуниции.

С каждым шагом вниз зловоние становилось все сильнее и сильнее. Мне, привычному уже к вылазкам в подземную Москву, становилось порой жутко. Внизу послышались шум воды и хлюпанье. Я посмотрел наверх. Видны были только четырехугольник голубого, яркого морозного неба и лицо рабочего, державшего лестницу. Несмотря на то что белье пропитал пот, меня тут же пробил озноб.

Наконец я спустился на последнюю ступеньку и, осторожно опуская ногу, почувствовал, как о носок сапога заплескалась струя воды.

– Опускайся смелей; становись, неглубоко тутот-ка, – глухо, замогильным голосом произнес Федя.

Я встал на дно, и холодная сырость проникла сквозь сапоги.

Федя принялся зажигать лампу; я, памятуя о том, что в прошлый раз ему пришлось долго возиться с отсыревшими спичками, подал спутнику свои, в медном коробке с плотно притертой крышкой, через которую не проникала ни влага, ни вода. В этот момент сверху задвинули крышку люка, и нас охватил мрак. Я почувствовал, что стою как бы один в этом наглухо запечатанном склепе – по колено в бурлящей воде. А где-то там, может быть, в десятке шагов, за поворотом, таится загадочное нечто, и впрямь поглощающее неосторожных, рискнувших спуститься в подземелье…

Я поводил над собой рукой, нащупал мокрый, холодный, пупырчатый, покрытый слизью кирпичный свод и нервно отдернул руку… рядом вспыхнул свет – Федя наконец-то сумел разжечь лампу, и мы двинулись вперед. Федя нес перед собой лампочку в пять рожков, но эти яркие во всяком другом месте огоньки здесь казались красными звездочками без лучей, ничего почти не освещавшими, не могшими пробить и пары футов этого мрака. Мы пошли вперед по неглубокой воде; водопадов, стоков с улиц, как во время моего прошлого путешествия, не было – по случаю зимнего времени вода от подтаявшего снега лишь кое-где капала из решеток. Света, ранее проникавшего снаружи, теперь почти не было – Федя пояснил, что большая часть решеток забита наледями вроде той, какую нам пришлось преодолевать при спуске…

Грохота экипажей по мостовой, так напугавшего меня в первый раз, тоже не было, порой сверху раздавалось что-то вроде протяжного шороха – это проезжали сани и извозчичьи повозки на полозьях. Потом исчезли и эти звуки, тоннель стал уходить вниз. Федя повернулся к нам (городовой с настороженным видом следовал за мной):

– Из-под улицы уходим; сейчас те самые места и будут, осторожнее бы надо…

Мы долго шли, местами погружаясь в глубокую тину или непролазную, зловонную жидкую грязь, местами наклоняясь, так как заносы были настолько высоки, что невозможно было идти прямо – приходилось нагибаться, и все же при этом я доставал головой и плечами свод. Ноги вязли в иле, натыкаясь иногда на что-то плотное. Все это заплыло жидкой грязью, рассмотреть нельзя было, да и не до того мне было.

Федя опять остановился и тихо ойкнул. Я просунулся, чтобы увидеть, что его испугало, и разглядел в прыгающем по стенам свете его лампы (Федю отчетливо трясло) ужасное зрелище – в круглом бассейне, образованном на скрещении двух тоннелей, плавал раздутый мертвец; поверх жижи на другую сторону вели деревянные мостки, и ноги утопленника виднелись как раз из-под их досок.

Федя не выдержал:

– Верно говорят – люди тут пропадают, нехорошее место, проклятое. А энтот-то убиенный недавно, видать, бултыхается – вон еще и не сгнил совсем. Чуть не вчера его кончили, и, наверное, прямо здеся…

Я попробовал ногой грязь возле мостков. Она была тут особенно густа, и что-то все время скользило под ногами. Об этом боязно было думать.

Городовой за моей спиной нервно закопошился, и я услышал щелчок взводимого курка револьвера.

– Так, господа хорошие, пойдемте-ка мы назад, – сказал мой спутник. – А то, неровен час, и нас вот так-то… а сюда надо следователя с нарядом полиции, потому как преступление налицо…

Спорить я не стал, и мы повернули обратно, возвращаясь по своим собственным следам.

– Ну целы? Вылазь! – загудел сверху голос.

– Давай, спускай лестницу!

Я посмотрел вверх, где сквозь железную решетку сияло голубое небо. Еще немного усилий – и нас ждут уже открытый лаз и лестница, ведущая на волю…

8 января 1887 года,

«Московские ведомости»,

Владимир Гиляровский

– Экую статейку Владимир Алексеевич тиснул! – покачал головой Олег Иванович. – И ведь времени другого не нашел, что ли?

– Э-э-э, нет, Олегыч, тут все ходы рассчитаны, – усмехнулся Каретников. – Публика – она привыкла к новогодним страшилкам, вон хоть Гоголя вспомни. А тут – классическая «городская легенда», чего лучше-то?

– Я так полагаю, раз уж дядя Гиляй самолично полез в эту вонючую дыру – выходит, Москва и в самом деле взбудоражена, – согласился Семенов. – Наворотили дел господа леваки, ничего не скажешь. Любопытно, сколько народу они там на самом деле погубили?

– А кто его знает? – пожал плечами Каретников. – Я так думаю – с полдесятка, вряд ли больше. Это, конечно, если считать только водопроводчиков да поденщиков, что канализацию чистят. О них-то городские власти наверняка спохватятся. А уж сколько бродяг да ворья хитровского – это уж одному богу ведомо. Но вряд ли так уж много – иначе шум был бы не чета нынешнему.